Ирина Дрыгина: если отец видел в человеке потенциал, то всячески поощрял его

19 ноября 1990 года ушел из жизни Анатолий Семенович Дрыгин — советский партийный и государственный деятель, Герой Соцтруда. Он проработал первым секретарем Вологодского обкома партии без малого четверть века и очень много сделал для развития области. За эти годы в регионе резко возросли объемы промышленного и сельскохозяйственного производства, значительное развитие получили отрасли социальной сферы. Не исключено, что «папа Толя», как его называли за глаза приближенные, мог бы «рулить» Вологодчиной и дальше, если бы в июле 1985-го не подал — добровольно! — заявление с просьбой освободить его от обязанностей первого секретаря.

Накануне 35-летия со дня кончины Дрыгина «Кремлевский холм» поговорил с его дочерью Ириной. Она большую часть жизни посвятила науке, 55 лет работала научным сотрудником в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте, а сейчас является ведущим инженером. Ирина Дрыгина написала диссертацию «Многолетние колебания ледовитости Арктических морей», но не защитила ее. По ее словам, «папа очень расстраивался по этому поводу». Вообще он имел огромное влияние на своих детей и когда-то настоял, чтобы десятиклассница Ирина подтянула единственную четверку по русскому языку и получила золотую медаль. Сегодня Ирина Анатольевна вспоминает об истории семьи Дрыгиных, о друзьях и соратниках отца, о его любви к труду, земле, искусству, о вкусах и предпочтениях в еде, рабочих принципах и отношении к близким людям.

Девятый ребенок в семье

Мой отец родился в 1914 году в Саратовской губернии, в Балашове, в многодетной семье. Его родители, Семен Иванович Дрыгин и Екатерина Федоровна Мигунова овдовели и встретились, когда у его папы было три дочери, а у мамы — три сына от предыдущих браков. В новом союзе у пары родилось еще трое детей. Папа был самым младшим. Его старшая сестра Полина была незаменимой помощницей в семье и оказала огромное влияние на всех братьев. Она получила высшее образование и стала инженером, жила в Москве. К сожалению, ее жизнь закончилась трагически — Полина погибла в ДТП, попав под колеса пьяного водителя. Папа очень горевал, узнав о ее смерти, и ездил на ее похороны.

Старший брат отца Алексей был летчиком. Средний, про которого я совсем мало знаю, умер в начале войны от туберкулеза, эта же болезнь унесла жизнь его супруги. Их двое детей попали в детский дом, одну из девочек вскоре удочерили. Когда мы с родителями жили в Ленинграде, эта папина племянница приехала поступать в Институт киноинженеров, остановилась у нас, поступила и прожила с нами два года.

Отец редко рассказывал о своих родителях. В нашей семье так сложилось, что я больше знаю о родственниках по маминой линии, с которыми мы встречались и общались. Многие родственники по линии отца, в том числе мои бабушка и дедушка, к моменту моего рождения умерли. Знаю, что отец очень заботился о своей матери. До войны, когда после окончания Мичуринского института плодово-ягодных культур он получил назначение на должность младшего научного сотрудника Башкирского научно-исследовательского Института социалистической реконструкции сельского хозяйства, он привозил свою маму в Уфу и следил за тем, чтобы она пила кумыс. Так он заботился о ее здоровье. В нашем семейном архиве сохранилась единственная фотография Екатерины Федоровны.

Походно-полевая жена

Мои родители познакомились на фронте в годы Великой Отечественной войны. Папа к тому времени был командиром полка, а мама — Антонина Григорьевна Мартьянова (23 февраля 1921 – 6 марта 2009) — служила в разведроте. Она очень хорошо знала немецкий язык и была отличным переводчиком. Рост папы — 186 сантиметров, он был крупным мужчиной, настоящим богатырем, и мама ему под стать — высокая, рослая. По ее словам, поначалу папа ей не очень понравился. Но потом они постепенно сблизились.

Отец был светлым и жизнерадостным человеком, он писал стихи и посвящал их маме. Удивительно, но ничего не сохранилось, буквально ни строчки.

Оба на момент встречи были несвободны. Папа был женат, и мама замужем, она даже успела родить ребенка, который практически сразу умер. После этого, в марте 1942 года маму вывезли из блокадного Ленинграда по последнему льду Ладожского озера, и спустя какое-то время она попала на фронт. Папа женился в Башкирии, незадолго до войны. Знаю, что его первая жена была юристом по профессии, в этом браке родилась девочка Таня. Папа очень переживал, что его старшая дочка растет без отца. И втихаря, поскольку первая жена тоже была женщиной с характером и отказалась от алиментов, посылал деньги бабушке. И она тратила эти средства на внучку по своему усмотрению. Мы познакомились с Таней, когда жили в Вологде, она не раз приезжала к нам в гости. А еще у папы появился внук Юлик. Каждый год отец покупал ему путевку в детский санаторий в Крыму, в Евпаторию, а после поездки на юг Юлик приезжал к нам и несколько недель жил в нашей семье. Моя мама одевала его с ног до головы. А потом мальчика отправляли домой со знакомыми, иногда за ним приезжала Таня. В общем, отец помогал старшей дочери даже тогда, когда она стала взрослой. Таня работала преподавателем маттехникикума, а Юлик стал архитектором.

Первый общий ребенок моих родителей появился на свет в последний год войны. Мама забеременела и уехала рожать к родителям на Украину.

Мамины родители тогда очень переживали, сомневаясь, приедет ли на побывку к походно-полевой жене отец ребенка. Но он приехал не только во время отпуска, но и после войны за мамой.

К сожалению, моя сестра умерла в младенчестве от туберкулезного менингита. А я родилась в 1947 году, и меня назвали в память о ней — Ирой. Бабушка рассказывала, что она была категорически против, настаивая, что нельзя называть новорожденных именами умерших, но родители так решили и уступать не стали. Моя старшая сестра была похожа на папу, и я на нее, в общем, тоже похожа.

«Дорогой Тоне от Коли»

После окончания войны отца уволили в запас, и его первое послевоенное назначение было на базу ВИРа — Всесоюзного НИИ растениеводства в Павловск. Там я, собственно, и родилась. Знаю, что папа развелся со своей первой женой еще во время войны, а мамин первый муж долгое время не соглашался на развод — надеялся, что она вернется к нему. Первый муж мамы был летчиком, звали его Николай Мартьянов. В моем свидетельстве о рождении записано, что фамилия моей матери — Мартьянова.

Тайна существования ее первого мужа раскрылась в 1961 году, когда маме было 40 лет. Она получила посылку к юбилею, и там оказалась хрустальная ваза с гравировкой «Дорогой Тоне от Коли». Мы с сестрой Галей удивились, спрашиваем: «А почему от Коли-то? От Толи должно быть!» Так мы узнали, что, оказывается, мама была в браке до встречи с папой.

Первый муж очень любил ее. У нас с сестрой разница один год, три месяца и восемь дней. Николай писал нашей маме: «Тоня, забирай детей и возвращайся, я приму тебя с девочками». Мама, естественно, такой вариант не рассматривала. Но получилось так, что наши с Галей родители смогли пожениться, когда у них было уже двое детей.

Я вспоминаю жизнь в Павловске фрагментарно, отдельными штрихами. Например, как папа катал меня на лошади. Потом его назначили директором совхоза «Скреблово» в Лужском районе Ленобласти, и из того периода жизни я помню больше: у нас была корова, рядом озеро, а жили мы практически в усадьбе — в барском доме с красивой верандой. Отец много времени проводил на работе и заложил в Скреблово яблоневые сады, которые живы до сих пор. Когда переехали в Лугу, папа не вылезал из райкома партии, постоянно выбивал какие-то фонды… Можно сказать, что видели мы его только в выходные. Но я помню семейные выходы в кино, мы ходили на «Свадьбу с приданым» и «Белоснежку и семь гномов». Вместе с папой мы пилили дрова и занимались огородом, сажали картошку и овощи. Это было весело, и мы очень ценили проведенное с ним время.

Родители старались с раннего детства приучать нас к труду. Даже когда мы уже жили в Вологде, то у каждой была своя грядка с клубникой, за которой мы ухаживали.

Осенью к нам «на зиму» приезжала пожилая мамина родственница, баба Надя, она помогала родителям, готовила на всю семью и вела хозяйство. До революции ей довелось работать у помещика экономкой. Баба Надя соблюдала посты, помнила о церковных праздниках, красила яйца на Пасху. Отец никогда ей ничего не запрещал и в вопросах веры был лоялен. Я уверена, что папа был крещен в детстве. На лето баба Надя всегда уезжала на родину, на Украину.

Папа был очень неприхотлив и всеяден, у него не было каких-то особых запросов. Он любил все. Даже будучи первым секретарем Вологодского обкома партии, заказывал в столовой самую простую еду — рубец или рыбу. Из Белозерска отец всегда привозил свежую рыбу. Мама ее солила или жарила. Когда папа ел мясо, он старался высосать каждую косточку. Рыбу обгладывал так, что там кошке делать было нечего.

Когда родители начали выезжать за границу, папа полюбил пробовать что-то новое — устрицы, пармскую ветчину, какие-то необычные сочетания продуктов. По туристической путевке родители побывали во Франции, Австрии, Италии, в Болгарии отдыхали несколько раз. Как-то отец признался, что ему очень понравилась дыня с ветчиной, и мама, когда появлялась возможность, покупала дыню, где-то доставала ветчину, и у папы на ужин была дыня с ветчиной.

Отец обожал плавать, причем заплывал всегда очень далеко. Когда он отдыхал в Нижней Ореанде, неподалеку от дачи главы правительства Алексея Николаевича Косыгина, то папу из соображений безопасности дважды заставляли вернуться на берег, если Косыгин на лодке катался.

Новый год — новая жизнь

В 1961 году, когда папа поехал за новым назначением, рассматривалась возможность, что его утвердят председателем Ленинградского облисполкома. Но он попался под горячую руку Никите Сергеевичу Хрущеву. И уже на следующее утро отца на самолете из Москвы доставили в Вологду, где избрали первым секретарем обкома партии. И когда он позвонил и сообщил, что приедет на поезде из Сыктывкара или Котласа, мама всплеснула руками: «Ну, значит, в Коми АССР поедем!» Конечно, это был шок. Мне тогда исполнилось 14 лет, я училась в 8 классе.

Новый 1962 год мы уже встречали в Вологде, на улице Ленинградской, в трехэтажном доме, на третьем этаже. Конечно, по сравнению с Ленинградом Вологда была провинциальным городом. Я училась в школе № 8. Прямо скажу, там все знали, чья я дочка. Мама моя в этой школе стала преподавать математику.

Мне очень повезло с учительницей английского языка в ленинградской школе, она тщательно прорабатывала постановку произношения у своих учеников. Наша учительница какой-то отрезок жизни прожила в Лондоне, ее муж, если не ошибаюсь, торговал лесом. Хорошее произношение именно она нам поставила. И я потом всю жизнь на этом «выезжала», даже когда уже в университете училась. А в вологодской школе с произношением была беда. И когда я первый раз читала по-английски, в классе воцарилась тишина — все изумились, не понимая, хорошо это или нет. Учительница, конечно, понимала прекрасно, что все нормально. Ну потом, конечно, они привыкли.

Наш девятый класс был с углубленным изучением математики. Ее преподавала Зинаида Ивановна Румянцева, она хорошо знала свой предмет, но палку порой перегибала. Когда ученик запинался, она могла запросто обозвать его и дураком, и пробкой. Но по математике она нас подготовила прекрасно — в выпускном классе мы успели прорешать все задачки для поступающих в вузы. И у нас никто из ребят не завалил математику, поступая в институт.

В школе я училась в основном на пятерки. Помню, как поставила родителей в известность, что у меня будет итоговая четверка по русскому языку, а остальные пятерки. В то время как раз вышло постановление, которое давало медалистам приоритетное право при зачислении в вузы. И на семейном совете было решено, что мне все-таки надо как следует поднажать, чтобы «исправить» четверку и получить-таки золотую медаль. Пришлось согласиться. Ну, а куда денешься?

Я поступила в Ленинградский университет. Но пошла не на математику, а на географический факультет, хотя все предпосылки были, ведь я регулярно принимала участие в математических олимпиадах и даже была в пионерском лагере ЦК ВЛКСМ «Орленок». В эту смену решили провести социальный эксперимент: собрали победителей физико-математических олимпиад и бригадиров производственных бригад из сельских школ. И когда нас на неделю вывезли в колхоз помогать убирать урожай, то математики показали, что работать в поле могут не хуже ребят из сельской местности. У нас были очень хорошие вожатые, которые потом стали звездами: это актер Александр Филиппенко и Герой Советского Союза космонавт Александр Серебров. А на тот момент они были обыкновенными студентами физтеха.

Тяга к прекрасному

В семье всегда выписывали разные периодические издания. Почти не имея времени для чтения, отец всегда следил за новинками литературы: всемирной, российской и особенно вологодской. Когда выходило новое произведение у Виктора Астафьева или Василия Белова, ему непременно надо было найти время и изучить его.

В какой-то момент начали издаваться литературные произведения, вызывавшие ожесточенные споры: например, повесть «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Папа ее прочитал, но оценки не давал. Ему важно было иметь представление, из-за чего разгорелся сыр-бор и почему кто-то за, а кто-то резко против.

Отцу нравились стихотворения поэтов-деревенщиков: Николая Рубцова, Ольги Фокиной. Кстати, Фокиной папа помог перебраться в Вологду из Архангельска, добился, чтобы ей предоставили квартиру.

Отец постоянно помогал писателям и поэтам, художникам и артистам, выделял им жилье, помогал организовывать творческие встречи. Он не пропускал ни одной театральной премьеры, и нам с сестрой всячески старался привить любовь к разным видам искусства и, в частности, к театру. Когда мы жили в Ленинграде (в 1957–1960 годах А.C. Дрыгин занимал пост первого заместителя председателя исполкома Ленинградского областного совета, в 1960–1961 годах работал секретарем Ленинградского обкома КПСС — Прим. Kh.), почти каждые выходные посещали то Мариинский, то Михайловский театр. Благодаря нашей семейной страсти к театру, мне в подростковом возрасте посчастливилось увидеть «Каменный цветок» и «Лебединое озеро», «Медного всадника» и «Дон Кихота» с участием едва ли не всех наших балетных звезд: Ирины Колпаковой, Аллы Осипенко и других исполнителей. Мы с сестрой иногда сопротивлялись, порой нам хотелось погулять в выходной день, но папа настаивал, и мы отправлялись в театр.

Позже, когда отец стал депутатом Верховного Совета и планировал поездки в Москву на сессию, он и родственников собирал в театре. Думаю, ему некогда было специально встречаться, поэтому он таким образом «убивал двух зайцев»: и на дефицитные спектакли родственников выводил, и находил время на общение. Тогда были спецпропуска для номенклатурных работников и, по-видимому, какая-то бронь для депутатов Верховного Совета. Благодаря этой брони я посмотрела два спектакля в Театре Моссовета: «Преступление и наказание» и «Глазами клоуна».

На первом месте — результат

У папы было государственное мышление, он видел перспективу, умел просчитывать ходы и четко понимал, кого можно и нужно продвинуть ради общего дела.

Отец воспитал и дал путевку в жизнь многим талантливым руководителям. Если он видел в человеке потенциал, то всячески поощрял его.

Он редко ошибался в людях, но, если человек ухитрялся проколоться, то полностью утрачивал интерес к нему.

Папа был очень эмоциональным человеком с взрывным характером. При этом голос он повышал очень редко и был отходчивым, камня за пазухой никогда не держал. А еще в нашей семье никогда не звучал мат. Хотя выругаться от души папа точно мог.

Помню, как однажды я сидела в приемной, ожидая окончания его рабочего дня и выезда на дачу, и вдруг услышала такой мат-перемат! Позже я спросила у отца, как это вообще возможно, и он ответил: «Дочка, строители другого языка не понимают!»

У папы был очень мелкий, практически бисерный почерк. Я всегда удивлялась: «Папа, как твои секретарши ухитряются разобрать, что ты там пишешь?!» Он отвечал, что это старая студенческая привычка. Потому что в его время старались экономить бумагу и стремились писать плотнее. Подпись у отца тоже была очень лаконичная, мелкая.

В нашей семье всегда отмечали День Победы.  Отец очень трепетно относился к фронтовикам, старался поддерживать связь с однополчанами, много лет дружил с генерал-лейтенантом артиллерии Иваном Стрельбицким, написавшим книгу «Штурм» о Севастополе.

Для отца всегда на первом месте стояло качество работы, результат. Но я помню, как он переживал, когда не получил звание Героя Соцтруда на 60-летие, потому что перед этим его наградили каким-то орденом и должно было пройти какое-то время. Для него это было очень важно. Потому что по результатам труда, по масштабу заслуг, он, безусловно, давно заслужил эту награду. Золотой медалью «Серп и Молот» Героя Соцтруда отца наградили спустя 10 лет, в марте 1984 года.

«Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе»

В 1967 году по случаю награждения области орденом Ленина в Вологду приезжал председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Я не знаю подробностей этого визита, но точно могу сказать, что Косыгин очень хорошо относился к отцу, у них были прекрасные рабочие отношения. Папа встречал его на вокзале и сопровождал в поездке по Вологодчине. Позже мне доводилось слышать, будто Алексей Николаевич планировал назначить моего отца министром мелиорации и водного хозяйства, но отец отказался, сказал: «Я все-таки аграрий», а Косыгин ответил: «Ничего, выдержишь». Но Брежнев не был готов отпустить папу в Москву.

Вообще предложения, так или иначе связанные с перспективой перевода в столицу, отцу регулярно поступали. Он от них неизменно отказывался. Говорил, что лучше я тут буду в авангарде, чем там… не первым. Логика в этом, конечно, была. А что касается мелиорации, несмотря на впечатляющие результаты в этой сфере в Вологодской области, папу больше интересовало сельское хозяйство.

Грибы для генсека

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, видимо, тоже очень ценил моего отца. Папа очень любил собирать грибы и хорошо знал грибные места. Периодически он давал указание своей секретарше Нине — разузнать, где пошли белые, и летал, например, по делам в Великий Устюг на самолете. Прилетит рано утром, и сразу в бор, соберет грибы и передаст их в картонных коробках летчикам в обратный рейс, а сам едет дальше по своим делам. Вечером, когда самолет возвращался из Великого Устюга на аэродром, шофер привозил к нам домой эти коробки с грибами. И мы с мамой садились их чистить и перерабатывать.

Такие же коробки со свежими грибами папа с вестовым самолетом в Москву посылал Брежневу. Леонид Ильич потом ему звонил, благодарил, а однажды сказал: «Толя, белые — это хорошо, но я больше люблю опята». У папы отвисла челюсть, потому что для нас опята — это не грибы, большой ценности они не имели.

Отец был заядлым грибником, у него всегда были свои места и отличное чутье на грибы. Когда мы жили в Луге, в Ленинградской области (в 1950–1956 годах А.С. Дрыгин был председателем исполкома Лужского районного совета Ленинградской области, первым секретарем Лужского районного комитета КПСС — Прим. Kh.), меня с пяти лет брали в лес. Рано утром папа едет в район и высаживает нас с мамой по пути в лесу. В обед возвращается, а мы уже идем ему навстречу с корзинами, полными грибов. Отец знал в области места с полянами, буквально усыпанными лисичками, — они у него были, что называется, «примечены». Однажды под Выборгом мы оказались на каком-то закрытом полигоне, и отец нашел целое поле белых грибов — я такого количества белых потом больше никогда не видела. Мы тогда почти все собранные ранее грибы выкинули и набрали полные корзины одних белых.

Обкомовская дача

Лето мы с родителями проводили на госдаче под Молочным. Там же в августе мы отмечали мое 16-летие, на которое мне разрешили пригласить одноклассников. Честно говоря, дача не представляла собой ничего особенного. Обыкновенный одноэтажный домик, довольно мрачный, да и планировка там была не ахти. Хорошая была веранда, а комнаты маленькие и темные. Зато участок довольно большой, и — самое главное — у папы была теплица. Там он выращивал помидоры и огурцы. Дядя Леша, папин брат из Воронежа, присылал ему семена томатов «Бычье сердце» и «Данко». Помню, как-то лето выдалось жаркое, и помидоры у папы уродились на славу! Он много времени уделял растениям в теплице, ухаживал за плодовыми деревьями и кустами, все время что-то подкармливал, обрезал, поливал. У нас на участке росли сливы, смородина, малина. Каждый год мы сажали немного картошки, лук, морковь, огурцы, свеклу и разную зелень — всего понемногу.

Папа очень любил дачу, стремился приезжать туда каждые выходные, независимо от сезона. А летом после ужина мы всегда отправлялись с ним на прогулки — иногда вдвоем, порой втроем с сестрой, а по дороге разговаривали о житье-бытье.

О своей работе отец рассказывал крайне редко, только если его что-то поразило. Мог поделиться информацией о том, что в колхозе «Родина», которым руководил Михаил Григорьевич Лобытов, довели урожайность зерновых до 48 центнеров с гектара! Это на вологодской-то земле! Или рассказать о птицефабриках, о тепличных комбинатах. Папа старался, чтобы больше курятины оставалось в области, но у него был план вышестоящего руководства, который нужно выполнять во что бы то ни стало. Значительную часть своей сельскохозяйственной продукции область была вынуждена направлять в Москву, Ленинград, Мурманск, Архангельск и другие северные регионы. Отец сопротивлялся, но, по большому счету, ничего сделать не мог. Далеко не все решалось тогда в Вологде…

Родители построили дачу, под Ленинградом, в Павловске, на которой мы не жили. Папа купил финскую халупу, когда занимал пост директора экспериментальной базы Всесоюзного НИИ растениеводства под Ленинградом. У него была мечта — поставить рядом второй дом и полностью адаптировать участок под нужды своей семьи.

В те времена был дефицит стройматериалов, поэтому строительство шло тяжело. Отец потратил на этот дом все сбережения, которые у него были, при этом скрупулезно собирал квитанции и накладные. У него все документы были аккуратно сложены и подшиты. И когда кто-то инициировал проверку, придраться было не к чему.

А дачу папа потом перевел на свою сестру, тетю Настю, которая прожила там много лет, а потом завещала ее нам с сестрой Галей. Так сложилось, что, когда умерла моя сестра, настали тяжелые времена и мы с мужем были вынуждены продать дачу в Павловске. На эти деньги мы поставили пластиковые окна в своей квартире.

Нетипичная дочь «хозяина области»

Когда я училась в университете, меня называли нетипичной дочерью первого секретаря обкома партии, хотя замдекана факультета просветил моих однокурсников и посоветовал им быть со мной осторожнее, потому что «у нее папа — большая величина». По мне это было совершенно незаметно, я очень спокойно все это воспринимала, не была избалованной. А сестре моей, честно говоря, нравилась красивая жизнь.

Я вышла замуж в 1973-м году, расписались мы 6 ноября. Свадьбу отмечали 7 и 8 ноября в Вологде, куда привезли всех своих друзей. Родители тогда уже жили на Октябрьской. В этом доме объединили несколько квартир гостиничного типа и сделали банкетный зал. Там не только мою свадьбу, но и другие праздники в те времена отмечали — День Победы, 7 ноября. Мама организовала для наших гостей незабываемую поездку в Кирилло-Белозерский монастырь. Друзья до сих пор вспоминают ее и мечтают повторить путешествие.

Моего жениха папа одобрил, но никаких предварительных смотрин у нас не было. Мы с Дмитрием жили по соседству в Ленинграде, у нас были общие друзья, но, когда мы учились в школе, то не были знакомы. А еще мой будущий муж учился у моей мамы. У нас была общая подруга, у которой мы периодически встречались на дне рождения, а потом на ее свадьбе. В итоге она нас и «поженила». Дмитрий к тому времени успел закончить Политех и отслужить в армии. Когда я отдыхала в Гаграх, он неожиданно приехал, и мы стали тесно общаться. Там он и сделал мне предложение. А когда мы вернулись с отдыха, сразу же поехали к моим родителям, чтобы поставить их в известность, что я собираюсь выйти замуж.

Дмитрий им сразу понравился. А поскольку его родители умерли, мои приняли его как родного сына. С первого дня знакомства он стал для моей мамы любимым зятем, а мама для него — любимой тещей.

На деньги, которые достались Диме в наследство от родителей, муж купил «Жигули». А спустя год в Вологду по разнарядке пришла «Волга», и ее по какой-то причине никто не хотел брать. И тогда папа поинтересовался у руководства: «Раз никто не берет, может, я тогда своему зятю возьму?» Дима продал «Жигули», а моя мама добавила ему денег, чтобы хватило на «Волгу». Мы потом на этой машине приезжали каждое лето из Ленинграда на дачу в Вологду. А однажды, возвращаясь после праздников в Питер из Вологды, попали в жуткий гололед и ехали почти 14 часов со скоростью 40 км в час. После этого случая мама с папой, не сговариваясь, подарили Диме по два колеса шипованной резины.

В Ленинграде мы жили на квартире у мужа, на улице Литераторов, 15. Удивительно, что спустя время мне посчастливилось вернуться на родную Петроградскую сторону, откуда мы с родителями уехали в Вологду.

Про подарки

В 1950-х годах отец возглавлял исполком Лужского райсовета Ленобласти, а потом стал первым секретарем райкома. В те годы папа регулярно ездил в Ленинград и Москву по партийным делам. И всегда привозил нам подарки, дарил от души какие-то свитера, шапочки. А когда мы стали взрослыми, он полюбил в качестве подарков привозить шарфики, перчатки, сумочки. Я не думаю, что папа тратил много времени на поиск — скорее всего, какой-нибудь выездной киоск разворачивали «на полях» партийных совещаний. В последние годы папа всегда привозил очень вкусные конфеты, мы тогда очень полюбили чернослив в шоколаде.

Надо сказать, что отцу не всегда удавалось попасть в размер — у нас у всех большие ноги, большие руки. И купить перчатки по размеру — большая удача, практически чудо. Поэтому многие подарки мне приходилось передаривать, эти вещи были мне малы.

Несмотря на свои не совсем стандартные размеры, рост и стать, наша мама одевалась очень хорошо. У нее была портниха, которая шила ей наряды. Иногда перепадало и нам с сестрой. Когда появились трикотажные ателье, мама заказывала себе одежду там. У нее были очень красивые платья.

Мне рассказывали, как во время одной из поездок по Италии мама произвела фурор своим платьем с вологодскими кружевами. К ней подошел переводчик и сказал, что вот та дама — жена какого-то миллиардера — хочет купить у вас этот наряд. Но мама ответила, что ничего не продает.

А папе шили костюмы в Москве, в спецателье ЦК КПСС, располагавшемся на Кутузовском проспекте. Помню, что ему очень нравились трикотажные рубашки из льна, которые шили на фабрике «Заря» в Вологде. У него они были и с длинным рукавом, пиджачного типа, и «на жару», с коротким рукавом.

Любимый внук Толя

Когда у нас появился маленький сын и мы затеяли ремонт, мама предложила оставить ребенка на время в Вологде. Мы так и сделали. Поскольку папа в тот период по-прежнему много работал, да и мама продолжала преподавать в школе, своему любимому внуку они взяли няню. А потом наш Толя пошел в Вологде в детский сад.

Летом в отпуске мы проводили время на даче с Толей по очереди — мама, я и муж. Когда сын подрос, у нас с папой периодически стали возникать конфликты относительно его воспитания. Я начинаю воспитывать сына, а папа мне: «Чтобы я этого не слышал!» Я ему даже напомнила в какой-то момент, как он меня ремнем отстегал, это было еще в Скреблово. Я засветила тогда его пленки, вытащив их из фотоаппарата, и мне за это здорово досталось. Правда, это было единственный раз в жизни. Но когда я своему сыну давала по заднице, папа возмущался: «Без меня, пожалуйста!»

Толя уже учился в школе, когда выдался особенно изобильный яблочный год. Мы всей семьей собирали яблоки в саду. И папа говорит внуку: «Ты тоже собирай, а я тебе платить буду». Я обомлела: «Папа, это что еще за новшество? Мы с Галей бесплатно яблоки собирали, потому что у нас были обязанности, а Толю ты так балуешь!»

Когда у нас с мужем родилась дочь, родители чуть ли не на полном серьезе предлагали нам с мужем развестись, чтобы Толя уже на постоянной основе жил с ними и даже получил фамилию Дрыгин.  Мы с Димой отказались. По большому счету, нашего сына действительно воспитали мои родители. И школу он закончил в Москве, куда дедушка с бабушкой переехали из Вологды. Толю прописали в их последней квартире после смерти отца.

Про привилегии

В последние годы жизни отца, когда уже началась другая жизнь, люди открыто рассуждали о том, что кто-то из местного руководства нечист на руку и злоупотребляет своим положением. Когда он это слышал, не мог поверить своим ушам. Удивлялся и спрашивал: «Слушай, неужели это возможно?» Я отвечала: «Видимо, можно, раз так делают…»

Что касается привилегий, положенных отцу как первому секретарю обкома партии, он ими действительно пользовался. Так было принято. Ему предоставили государственную квартиру на улице Октябрьская, 10, (после отъезда родителей эту квартиру занял Василий Белов, а сейчас в ней располагается музей писателя), ему полагались и ежегодные бесплатные поездки в санаторий, также отец был прикреплен к ЦКБ в Москве. Родители любили ездить в Кисловодск, бывали в Ялте. Обычно в отпуск они отправлялись после уборочной, в конце сентября. Это время — бархатный сезон в Крыму. А декабрь папа с мамой любили проводить в Кисловодске.

Охраны у папы никогда не было, был только водитель. В обкоме на первом этаже дежурил милиционер. А что касается спецпайков и спецраспределителей, эта привилегия появилась уже в Москве, когда папа стал персональным пенсионером союзного значения. Обычно в паек входила копченая колбаса, икра, чай, конфеты. Когда папа работал в Ленинграде, какое-то время у него был водитель на «Чайке» с откидными сидениями. Помню, как мою сестру там вечно укачивало. Папа эту «Чайку» не любил, ему больше нравились «Волги». А когда мы переехали в Вологду папа зимой заказал финские сани. И каждый вечер после работы отец катался с нами на санях по Октябрьскому бульвару, это был наш ежевечерний зимний ритуал. Это продолжалось несколько зим подряд.

После замужества я приезжала к родителям в Вологду лишь на праздники, останавливаясь в соседней квартире, которая выглядела как гостиничный номер. Домработницы у родителей не было, готовила и убиралась мама сама. В последние годы, правда, появилась помощница по хозяйству, которая помогала в огороде и с уборкой в доме на даче в летнее время.

Любитель посидеть в компании

Папа всегда любил застолья и в плане выпивки был силен. Еще и других подзуживал, что надо выпить. Чаще всего во время застолий пили «Столичную» водку, позже появилась «Посольская» — шикарный напиток. Когда отец уже был в возрасте, он выпивал самую малость, чуть-чуть дагестанского коньяка.

Папа называл коньяк «партийным» напитком, потому что после него не болит голова. Хотя похмелье по молодости у него бывало.

Но я вам скажу так: я в юности могла много выпить, но алкоголь меня не брал. Моего отца, видимо, тоже не всегда. Тем более, он всегда знал свою меру. В отличие от моего дедушки по материнской линии, Григория Корнеевича. Он был шахтером — перед началом войны успел окончить Горный институт и потом руководил сначала шахтой, а потом трестом в Луганской области. Бабушка умерла, когда я пошла в школу, дед женился второй раз и вскоре снова овдовел. Он рано вышел на пенсию и у него была традиция — приезжать к моим родителям в Вологду зимой. Григорий Корнеевич очень любил выпить перед обедом, пил в обед. Ну, как итальянец… Я — старшая внучка — была единственной, кого он боялся, к моему мнению он старался прислушиваться. Я приезжала на зимние каникулы к родителям и увещевала его: «Дед, ну как тебе не стыдно, ты подводишь маму, подводишь папу…» Но он был неисправим. Даже после операции на желчном пузыре, он просил меня: «Внученька, что-то мне не очень хорошо. Пойди-ка, купи мне сухонького!» Я отвечала: «А мама разрешит?»

Помню, как мы с папой и дедушкой вместе пили коньяк, отмечая 23 февраля и день рождения мамы. Мама была в ужасе, когда увидела три рюмки и пустую бутылку.

Ближний круг

Наша семья всегда была хлебосольной, и папа часто приводил кого-нибудь в гости, к нему регулярно кто-то приезжал из области или из Ленинграда. Мама всегда накрывала на стол. Министров, правда, привечать не приходилось. Их, скорее всего, принимали в обкоме.

Ближайшим другом отца был Дмитрий Яковлевич Сазонов, председатель облпотребсоюза. Вроде бы они были ровесниками. Вместе и в командировки ездили, и гулять ходили, и обсуждали все актуальные для них темы. Мама, мне кажется, даже порой ревновала папу к нему. Иногда гости рассказывали анекдоты и играли в домино парами: отец — с Дмитрием Яковлевичем, а мама — с женой Сазонова. Проигрывать папа никогда не любил, и мама, зная это, порой поддавалась.

У нас в гостях бывали космонавты Павел Беляев и Алексей Леонов, папа с ответным визитом заезжал к ним в жилой поселок Звездного городка. В какой-то момент мы сблизились с Дунаевыми, глава семейства Андрей Федорович был тогда начальником УВД Вологодского облисполкома. Мой сын Толя настолько полюбил его супругу Анну Евдокимовну, что, когда мы ждали рождения дочери и поинтересовались у него, как он хочет назвать сестренку, он ответил Аня. Мы так и сделали.

Отец общался с некоторыми коллегами, встречаясь с ними по праздникам. Они собирались на даче, вместе мариновали и жарили шашлык на мангале в нашей беседке, пели песни военных лет. Например, из репертуара Клавдии Шульженко. К застольному пению мы с сестрой привыкли с детства, дети тоже принимали в этом участие, с удовольствием пели «Синий платочек», «Эх, дороги» на стихи Льва Ошанина, а «Вечерний звон» была любимой песней отца. По молодости папа любил и здесь поруководить, распределяя партии. С возрастом это, правда, ушло.

А еще с детских лет я помню популярную в то время песенку, припев которой повторял такие слова:

   Пошел купаться Веверлей, Оставив дома Доротею, С собою пару пузырей Берет он, плавать не умея.

Папа приобщился и к охоте — на лося, на кабана, уточек любил пострелять. Каждый сезон он ездил на охоту, даже когда мы жили в Ленинграде. В Вологде он оформил лицензию и где-то за Молочным охотился на кабана, там располагалось охотхозяйство. На краю лесной поляны располагались отец в компании с нарочным, и довольно долгое время ожидали выхода зверя. И когда егеря гнали стадо кабанов в сторону охотников, нужно было исхитриться и попасть в матерого кабана.

Лосиное мясо тогда тоже было в обиходе — из него, в основном, делали котлеты, добавляя свинину, поскольку лосятина сама по себе довольно сухое мясо. Получалось очень вкусно.

Коллеги отца из Великоустюгского района каждый год присылали ему трехлитровую банку морошки, которую папа пил как отхаркивающее средство в целях борьбы с хроническим бронхитом. Медвежьим салом ему натирали поясницу — в последние годы отца мучил радикулит. Он же был трижды ранен на войне — в шею, в руку и в бедренную кость. Конечно, все эти ранения не прошли бесследно.

Однажды мы с папой ехали из Москвы, и в одном вагоне с нами ехал известный актер Борис Андреев. По фактуре они были похожи с отцом, оба мощные мужчины.

Отец пригласил его в наше купе, и тогда я в первый и в последний раз в жизни услышала, как мой папа рассказывает о войне: о том, как воевал во Второй ударной армии Власова, и когда те сдались, как они с бойцами сидели в болотистых топях в районе Синявино, и как он выводил свой полк из окружения.

После войны эти синявинские болота ему потом сказались: у отца начались серьезные проблемы с носоглоткой, одно ухо постепенно глохло, с годами прогрессировал бронхит. Обострения давали о себе знать традиционно осенью и весной. И все это в конечном итоге привело к онкологическому заболеванию — лимфогранулематозу.

Подготовил себе смену

Родители переехали в Москву через год после отставки отца, в конце 1986 года. Папа получил квартиру на Олимпийском проспекте, в доме 10. Несмотря на то, что дом считался престижным и принадлежал ЦК, соседями родителей были обычные люди. Отец переехал в Москву, чтобы лечиться. На этом настояла мама.

Папа принял решение уйти на пенсию, когда узнал, что Валентина Александровича Купцова, которого он специально готовил себе на смену, по сути, выросшего под опекой отца, хотят направить секретарем в Алтайский край или Кемеровскую область. Когда до отца дошли эти слухи, он тут же позвонил в Москву и заявил, что готовил Купцова не для этого, и что вынужден подать в отставку.

Я еще раз подчеркну — папа сам принял это решение, Горбачев здесь действительно ни при чем. Отец подал прошение об отставке, когда узнал о готовящемся переводе Купцова, он ушел по собственному желанию. К тому времени папа уже плохо себя чувствовал и здоровье не позволяло ему работать в полную силу.

Когда я спросила у него, почему он выбрал в преемники Купцова, а не Михаила Федоровича Сычева, который сначала работал помощником у отца, а впоследствии — заместителем и заведующим сельхозотделом, вторым секретарем обкома партии, отец ответил, что Сычев слишком порядочный, а на этой должности нужно уметь лавировать. Я очень хорошо тогда запомнила, что Купцов сможет лавировать.

Перестройку отец не принял, некоторые явления его решительно не устраивали. К тому времени многие папины ленинградские знакомые уже ушли на пенсию и перебрались в Москву. Да и мама постоянно говорила, что пора сбавить обороты, перестать за все переживать — пришло время подумать о серьезном лечении.

Я думаю, что папе очень повезло с гематологом, его лечил замечательный доктор, директор Гематологического научного центра Андрей Иванович Воробьев. В больнице ему делали гемодиализ, боролись с метастазами, он очень тяжело переносил химию. Почти ежедневно его навещала мама. Люди с таким диагнозом, как у отца, умирают в течение года. А папе удалось прожить больше двух лет. Мы с родителями даже успели отдохнуть в пансионате на Клязьме, в Подмосковье. Стояла страшная жара, и у мамы неожиданно случился гипертонический криз. Повезло, что у папы в это время был врач, и маму вовремя диагностировали и отправили в больницу. А мы с папой провели еще две недели на Клязьме, я за ним ухаживала.

Во время наших последних разговоров отец сетовал, что у него больше нет ясности ума и что все это уже не жизнь. Когда папа уже уходил, он был без сознания, и мама постоянно держала его за руку. До тех пор, пока доктор твердо не сказал ей, что она не дает мужу уйти. И мама отпустила руку…

После смерти отца маме в Москве не хватало общения, и она даже работала в нашем доме консьержкой, так как было скучно ничего не делать. Хотя пенсии ей вполне хватало, она была приличная, ведь мама еще и военную получала. Ее одиночество в последние годы жизни скрасил приезд брата с Украины — они жили вместе и всегда поддерживали друг друга.

Беседовал Дмитрий Волин

На обложке: Ирина Дрыгина © Фото: Дмитрий Волин, Кремлевский холм

При публикации настоящего материала на сторонних ресурсах использование гиперссылки с указанием ресурса kremlinhill.com обязательно!

© 2018 — 2025, Кремлевский холм. Страницы истории. Все права защищены.

🔔 Подписывайтесь на нас в Telegram-канале: https://t.me/kremlinhill